Господи, вся моя прошлая жизнь умирает.
Умерла моя первая собака, мой Дюшес, который прожил всего три года, но тем не менее все равно остается моей самой-самой любимой собакой, воплощением детства, скоростной рыжей шпицемордашкой. Очень люблю его и до сих пор не могу вспоминать без слез. Тот день, когда я узнала о его смерти, до сих пор остается самым жутким в моей жизни. Это был коматоз. Коматоз где-то на месяц - что у меня, что у мамы.
Умер дельфин, с которым у меня связано все детство - Флора, моя самая любимая девочка, та, с которой я училась плавать, которая катала меня на спине, которую я после окончания сезона кормила и "тренировала" - давала ей рыбу и иногда делала с ней какие-то там элементы, что вызывало у меня, девятилетней девчонки, дикую гордость. Ее нет где-то два года, дельфинарий, где она жила, давно перестроен, и там все еще можно найти ее дочку Ялту, но саму Флору - нет. А я до сих пор не могу в это поверить. Это же Флорик. Это же мой Флорик.
Моя учительница Валентина Дмитриевна умерла довольно давно - я была в классе четвертом, когда приехала в Херсон в свою старую школу и узнала, что ее нет. Но как только узнала, впала в жуткое состояние - меня на следующее утро позвали на урок в ту школу, а я проснулась и провела все утро в слезах, сама не знаю почему. На урок не пошла. Те ребята, с которыми я училась, уже давно закончили школу, как и я сама. Я не смогу их найти и не смогу прийти к ним на урок. Валентины Дмитриевны нет. Я не знаю, осталась ли вообще та школа, где я училась.
Севастопольская школа, с которой связаны самые светлые и прекрасные воспоминания в моей жизни, слава богу, цела и на месте, а учителя живы. Вот только они там больше не работают - после выпуска нашего класса был чуть ли не демарш - ВСЕ мои любимые учителя ушли. Все. Осталась только Алла Александровна, шикарный учитель математики, та, благодаря которой я запоем решала Сканави и не скатилась в двоечники из-за неспособности к точным наукам. Ни солнышка-физички, ни язвительной учительницы биологии, ни шикарного педагога по русскому (благодаря которой я всех рву сейчас в универе), ни душевной англичанки, ни прекрасной нашей классной руководительницы - никого там не осталось. Мне некуда приходить на встречу выпускников, потому что та школа, которую я знала и любила, полностью переменилась и тоже осталась в прошлом. Как Дюшес. Как Флора. Как Валентина Дмитриевна.
И сегодня я узнаю, что уже год как нет в живых нашего с мамой любимого водителя, Вити, который всю мамину бытность в дельфинарии возил нас по Ялте и по Крыму, который рассказывал чудесные истории, который был прекрасен, и все тут. Витя - это был тот элемент моего детства, который не мог умереть. Не мог, и все тут. Не имел права. Был бессмертен. И тем не менее, сегодня мама захотела узнать его российский номер - и узнала от его сына, что Вити год как нет. Я не могу это принять. Я с этим не согласна. Этого не может быть, потому что НЕ МОЖЕТ БЫТЬ.
И у меня было жуткое предчувствие, когда мама сказала, что хочет найти Витю и возобновить общение. Я буквально почувствовала, что нам некого искать. Но не сказала, потому что ну как так. Так не бывает.
Все ниточки рвутся.
А самое ужасное - это то, что у меня еще есть много ниточек. И они тоже могут порваться.
Я не могу перестать думать об этом. Я ведь обожаю Фрая, а это значит, что смерти нет, что Es gibt keinen Tod, но от Дюшеса остался зеленый стебелек на его могилке на даче бабушки с дедушкой, от Флоры - пропахшие хлором и морской солью воспоминания, от Валентины Дмитриевны - старый дневник с ее отметками, от севастопольской школы - выпускной альбом, а от Вити - его веселые истории и вечера в его Ланосе, которые мы с мамой проводили, мотаясь между Ялтой и Севастополем. И все. Больше ничего не осталось.
Это ужасно.
Я не могу так. И не хочу так.